Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Же - Страница 23

Внутренняя стена из кирпичей, окружавшая двор, была высотой три с половиной метра, причем по верху шел ряд железных шипов, расположенных в десяти сантиметрах друг от друга. Внешнюю стену я видел раза два, и то мельком, когда открывали ворота, но заметил, что она примерно такой же высоты и тоже с шипами. Стены отделяло друг от друга пространство шириной более шести метров, и я не без оснований полагал, что часовые там не ходят. Они охраняли только ворота, зато солдаты стояли снаружи. Такой вот орешек, друзья, мне предстояло расколоть без щипцов, голыми руками.

На что я рассчитывал, так это на рост моего товарища, Бомона. Я говорил уже, что он был очень высоким, по меньшей мере метр и восемьдесят сантиметров. Встав ему на плечи, я мог схватиться за железные шипы и легко перелезть через стену. Но как втащить за собой Бомона? Этот вопрос не давал мне покоя, ведь когда я действую заодно с товарищем, даже с таким, к которому не питаю приязни, я ни за что на свете его не брошу. Если бы я взобрался на стену, а он не смог за мной последовать, я вынужден был бы спуститься. Правда, самого Бомона это, похоже, не слишком волновало, и я решил, что он, наверное, уверен в своих силах.

Меня тревожил и другой вопрос – кто встанет на дежурство под моим окном в ночь побега? Для пущей бдительности стража менялась каждые два часа, но я внимательно следил за ней из окна и знал, что солдаты очень разные. Мимо одних и крыса не проскочила бы, другие пеклись лишь о собственном благе и крепко спали, опираясь на ружье, словно дома на пуховой перине. Среди них я особо приметил грузного парня, который уходил в тень стены и все два часа мирно похрапывал, не ведя ухом, даже когда я бросал ему под ноги кусочки извести. Счастье мне улыбнулось. В полночь, когда пришло время осуществить наш план, на пост заступил толстяк.

В последний день я был сам не свой от волнения и метался по камере, точно мышь. Мне все представлялось, как надзиратель обнаружит, что прут расшатался, или заметит, что между камнями нет извести, ведь я не мог замазать щели снаружи, как сделал внутри. Сообщник мой понуро сидел на койке, искоса поглядывая на меня, и в глубокой задумчивости грыз ногти.

– Мужайтесь, друг мой! – воскликнул я, хлопнув его по плечу. – Не пройдет и месяца, как вы снова увидите свои пушки.

– Все это очень хорошо, – ответил он. – Но куда вы хотите бежать потом, когда выберетесь отсюда?

– На побережье. Смельчаку нет преград, я отправлюсь прямо в свой полк.

– Скорее уж – в подвальные камеры или в одну из портсмутских плавучих тюрем.

– Солдат не должен опускать руки, – заметил я. – Лишь трус всегда ожидает худшего.

При этих словах его землистые щеки порозовели, и я обрадовался, впервые за все время увидев, что дух его еще не окончательно сломлен. Бомон протянул руку к кувшину, будто хотел швырнуть его в меня, затем пожал плечами и снова принялся грызть ногти, хмуро глядя себе под ноги. В голову невольно пришло, что я, наверное, окажу летучей артиллерии плохую услугу, если верну его в строй.

Еще никогда в жизни вечер не тянулся так медленно. К ночи поднялся ветер, тьма сгущалась, а он дул все сильнее и сильнее, пока над болотами не завыл страшный ураган. Я посмотрел в окно и не увидел ни единой звезды, лишь черные тучи неслись по небу. Лил дождь. Шум разгулявшейся стихии заглушал шаги часовых. «А если я не слышу их, – подумал я, – значит, и они меня не услышат». Я в нетерпении ждал, пока надзиратель, совершая еженощный обход, не заглянет в нашу камеру. Наконец я вгляделся во мрак: солдата под окном не было; он, конечно, укрылся где-то от ливня. Время пришло. Я вынул прут, вытащил камень и поманил своего товарища.

– Вы первый, полковник, – сказал он.

– А вы?

– За вами.

– Ладно. Только никакого шума, если вам жизнь дорога.

В темноте я слышал, как стучат у парня зубы. Наверное, никому еще в столь отчаянном предприятии не попадался такой сообщник. Схватив железный прут, я встал на табуретку, высунул в окно голову и плечи, но как только протиснулся до пояса, Бомон схватил меня за ноги и заорал что есть мочи: «На помощь! На помощь! У нас побег!»

Ах, друзья мои, чего я только не пережил в тот момент! Конечно, я сразу понял коварный план негодяя. Зачем ему взбираться на стену, рискуя своей шкурой, если англичане и так освободят его за то, что он помешал сбежать более важному пленнику? Я сразу распознал в Бомоне труса и предателя, однако не представлял, на какую низость он способен. Если всю жизнь провел с благородными, честными людьми, и не подумаешь, что такое может случиться. Тупице не приходило в голову, что теперь он обречен. В темноте я протиснулся обратно, схватил его за горло и дважды ударил железным прутом. От первого удара Бомон взвизгнул, словно щенок, которому наступили на лапу. После второго – со стоном рухнул. Я сел на койку и стал покорно ждать наказания.

Однако прошла минута, за ней другая, а до меня не доносилось ни звука, если не считать хриплого, тяжелого дыхания подлеца, лежавшего на полу без чувств. Неужели за ревом бури никто не услышал его воплей? Сначала в моем сердце теплилась робкая надежда, потом она стала предположением, и наконец – уверенностью. В коридоре и во дворе стояла тишина. Я вытер со лба холодный пот и спросил себя, как быть дальше.

Одно я знал наверняка. Человек на полу должен умереть. Если я оставлю его в живых, рано или поздно он поднимет тревогу. Я боялся зажечь свет и шарил в темноте, пока не нащупал что-то влажное – голову этого мерзавца. Я занес железный прут, но, друзья мои, что-то меня остановило. В пылу сражения от моей руки пало много людей, и людей достойных, тех, кто не причинил мне никакого зла. Сейчас передо мной лежал предатель, который не заслужил пощады и готовил мне погибель, а я не мог раскроить ему череп. Такие поступки хороши для испанских бандитов или санкюлотов с улицы Фобур-Сент-Антуан, но не для благородного воина.