Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Же - Страница 47

– Мне нужно ее снять?

– Отлично! – воскликнул я. – Что за прекрасная идея! Давайте мне вашу одежду, а сами берите мою, и ни один француз вас не тронет.

– Гораздо больше я опасаюсь поляков.

– Моя форма защитит и от них.

– Не знаю, как вас и благодарить! – воскликнул он. – А что же наденете вы сами?

– Ваш мундир.

– И падете жертвой собственного благородства?

– Долг обязывает рискнуть, но я не боюсь. Я выйду, сотня клинков нацелится на меня. «Стойте! – закричу я. – Перед вами бригадир Жерар!» Тут солдаты узнают меня, и я им все расскажу. Пока на вас эта форма, никто не посмеет к вам прикоснуться.

Руки графа тряслись от нетерпения, когда он срывал с себя одежду. Штаны и сапоги у нас были похожи, так что меняться мы не стали. Я отдал ему свой ментик и доломан, кивер, портупею и ташку, а сам надел высокую овечью шапку с шевроном, шинель, отороченную мехом, и портупею с кривой саблей. Само собой разумеется, я не забыл вынуть из кармана драгоценное письмо.

– С вашего позволения, теперь я вас привяжу, – сказал я.

Графу это предложение не понравилось, однако я за годы службы хорошо усвоил один урок – никогда не пренебрегай случайностями. Откуда мне было знать, что этот человек не догадается обо всем и не нарушит моих планов, едва я повернусь к нему спиной? Казак прислонился к бочке, я шесть раз обошел вокруг него и завязал веревку сзади большим узлом. Пожелай граф вылезти из погреба, ему пришлось бы тащить за плечами тысячу литров превосходного французского вина. Я запер дверь, чтобы он ничего не услышал, отшвырнул свечу и стал подниматься по лестнице.

В ней было всего-то двадцать ступеней, но за это время перед моими глазами, кажется, промелькнула вся жизнь. То же самое чувствовал я под Эйлау, когда лежал со сломанной ногой, глядя, как на меня несется конная артиллерия. Конечно, я понимал – если меня схватят, то расстреляют без промедления как шпиона. И все же это славная смерть – погибнуть, выполняя приказ императора, и я подумал, что в «Монитор» мне посвятят не меньше пяти строчек, а то и целых семь. О Паларе ведь написали восемь, хотя ничего особенного он не совершил.

Напустив на себя самый невозмутимый вид, я вышел в прихожую. Первым, что бросилось мне в глаза, был труп старика Буве. Он лежал, задрав ноги и сжимая в руке сломанную саблю. По черному пятну я понял, что его застрелили в упор. Мне очень хотелось отдать доблестному солдату честь, но я побоялся, что это выдаст меня, и прошел мимо.

Кругом полно было прусских пехотинцев. Они пробивали бреши в стене, чтобы стрелять из них, словно готовились к новой атаке. Рядом суетился, отдавая приказы, коротышка-офицер. Никто из них не обратил на меня внимания, а вот другой офицер, который стоял у двери, покуривая длинную трубку, шагнул ко мне, хлопнул по плечу и что-то сказал, указывая на тела наших бедных гусаров. В его длинной бороде разверзлась трещина, и пруссак оскалил зубы. Я смекнул, что он шутит, засмеялся и произнес единственные слова, которые знаю по-русски. Я выучился им у малышки Софи из Вильны. Они означали: «Если ночь будет ясная, встретимся у дуба, а если дождливая – в коровнике». Пруссак, однако же, ничего не понял. Наверняка он подумал, будто я сказал что-то невероятно остроумное, потому что разразился хохотом и снова хлопнул меня по плечу. Я кивнул и вышел на улицу так спокойно, словно был начальником гарнизона.

У дома на привязи стояла сотня коней, большинство из них принадлежало нашим гусарам и полякам. Среди прочих ждала меня славная моя Фиалочка. Увидев меня, она заржала, но нет, я не сел на нее. Для этого я был слишком хитер. Наоборот, я выбрал самую лохматую казачью лошаденку и вскочил в седло так уверенно, будто унаследовал ее от батюшки. Кто-то навьючил на нее мешок с награбленным добром, я переложил его на спину Фиалке и повел ее за собой. Вы и не видывали такого отличного казака, который возвращается из набега.

Город наводнили пруссаки. Они стояли на тротуарах, показывали на меня пальцами и, судя по жестам, говорили: «Вот едет один из этих дьяволов. Уж они всегда найдут, чем поживиться».

Некоторые офицеры обращались ко мне как старшие по званию, однако я качал головой, улыбался и повторял: «Если ночь будет ясная, встретимся у дуба, а если дождливая – в коровнике». Те пожимали плечами и отпускали меня. Так я добрался до северной окраины. На дороге стояли два уланских поста с черно-белыми флагами. Нужно было только проехать мимо, а дальше ждала меня свобода. Я пустил свою коняшку рысью. Фиалочка все время терлась носом о мое колено и поглядывала на меня, будто спрашивая, за что я променял ее на этот мохнатый коврик. До уланов оставалось не больше сотни шагов. Представьте же себе мои чувства, когда я вдруг увидал, что навстречу мне скачет настоящий казак.

Ах, друг мой читатель, если у тебя есть сердце, ты пожалеешь человека, который, подобно мне, избежав множества опасностей, встречает в самом конце одну, которая сводит на нет все его усилия. Признаюсь, в тот момент я пал духом и хотел броситься на землю, проклиная судьбу. Но нет, рано было еще отчаиваться.

Я расстегнул мундир, готовясь выхватить письмо, поскольку твердо решил, если последняя надежда меня покинет, съесть его и погибнуть с оружием в руке. Проверив, легко ли выходит из ножен моя коротенькая кривая сабля, я направился к постовым. Те собирались меня остановить, но я махнул на казака, который был от меня примерно в двух сотнях шагов. Уланы подумали, что я просто хочу с ним встретиться, и разрешили мне проехать, отдав честь.

Я пришпорил кобылку, подумав, что главное – отъехать подальше от уланов, а уж справиться с казаком не составит никакого труда. Это был офицер, крупный, бородатый, в такой же, как у меня, шапке с золотым шевроном. Я трусил навстречу, и человек невольно помог мне – остановил коня, так что я порядочно удалился от постовых. Я подъехал еще ближе. Казак оглядел меня, мою лошаденку и одежду, и в его карих глазах любопытство сменилось подозрением. Уж не знаю, что именно ему не понравилось, но он точно что-то заметил. Офицер окликнул меня, а когда я промолчал, выхватил саблю. Я рад был такому повороту событий, поскольку люблю сражаться честно, а не рубить ничего не подозревающего врага. Я налетел на него, отбил удар и вонзил клинок прямо под четвертую пуговицу мундира. Я и саблю вытащить не успел, а казак уже начал падать и едва не свалил меня с лошади. Жив он или мертв, смотреть было некогда. Я поскорее пересел на Фиалку, тряхнул поводьями и послал двум уланам воздушный поцелуй. Те галопом понеслись вдогонку, рыча проклятия, но моя лошадь хорошо отдохнула и была такая свеженькая, будто мы с ней никуда и не ездили. Я свернул на запад, потом на юг, по дороге, что вела прочь с неприятельской территории. Мы скакали, и с каждым взмахом копыт все дальше становились враги, все ближе – друзья. Наконец я обернулся, увидел, что погоня отстала, и понял, что спасен.