Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Же - Страница 36

Путешествовать в тылу интересно, но все же утомительно. Когда поспевает урожай, наши солдаты обходятся без припасов, поскольку обучены собирать на полях зерно и молоть его на биваке. В это время года мы и совершали броски, приводившие в отчаяние всю Европу. Теперь же необходимо было поставить на ноги голодающих, и мне то и дело приходилось уступать дорогу стадам кобургских овец и баварских бычков, телегам с берлинским пивом и отличным французским коньяком. Иногда я слышал барабанную дробь и пронзительные трели флейт, – мимо проходили колонны славных пехотинцев в запыленных синих мундирах. То были старые солдаты из немецких гарнизонов, ведь пополнение из Франции начало прибывать только в мае.

Мне порядком надоело стоять и уворачиваться, а потому в Альтенбурге я нисколько не пожалел, увидев развилку. Я выбрал южную, тихую дорогу, на которой до самого Грайца почти не попадалось путников. Она бежала среди березовых и дубовых рощ, деревья качали ветками у меня над головой. Вы, наверное, удивитесь, что я, гусарский полковник, то и дело останавливал коня, чтобы полюбоваться молодыми зелеными листочками. Впрочем, если бы вы провели полгода среди русских ельников, вы бы меня поняли.

Правда, кое-что подпортило мне радость от созерцания прекрасных лесов, а именно – взгляды и слова, которыми встречали меня деревенские жители. Мы всегда были друзьями немцев, и за последние шесть лет я не замечал, чтобы они обижались на то, что мы немного похозяйничали в их стране. Мы оказывали мужчинам любезности и принимали их от женщин. Милая, добрая Германия была для нас как дом родной. Однако теперь я этих людей не узнавал. Путники не отвечали на мои приветствия, лесники отворачивались, а народ в селениях собирался в кучки и провожал меня хмурыми взглядами. Женщины – и те мрачнели, а ведь я в те дни привык видеть в глазах красавиц только восторг.

Сильнее всего я почувствовал это в деревеньке Шмолин, всего в шестнадцати километрах от Альтенбурга. Я заехал на постоялый двор, чтобы смочить усы и напоить свою бедную Фиалку. Я привык благодарить служанок, что подают мне на стол, комплиментом, а то и поцелуем, однако на этот раз девушка не приняла ни того, ни другого, только пронзила меня взглядом, словно штыком. Когда я поднял стакан, желая доброго здоровья посетителям, которые попивали пиво у двери, те повернулись ко мне спинами, и лишь один воскликнул: «Тост! Вот вам тост, ребята! Пьем за Тэ!» Они дружно осушили кружки и расхохотались, но смех этот вышел совсем не добрым.

Покидая деревню, я все размышлял над словами того человека и вдруг увидел дерево, на стволе которого совсем недавно вырезали огромную букву «Т». Утром я замечал их не раз, однако до сих пор не придавал тому никакого значения. По случаю мимо проезжал какой-то прилично одетый господин.

– Не подскажете ли, месье, – обратился я к нему, – что это за буква?

Незнакомец бросил взгляд на дерево и очень странно посмотрел на меня.

– Молодой человек, «Т» – это не «Н», – ответил он и прежде, чем я успел еще что-нибудь спросить, пришпорил коня и галопом унесся прочь.

Поначалу я в толк не мог взять, что он имел в виду, но тут моя Фиалка повернула точеную головку, и на цепочке ее узды сверкнуло медное «Н». Символ императора! Получается, «Т» означает некую силу, которая противостоит ему. Пока нас не было, в Германии что-то произошло, спящий великан заворочался. Я вспомнил враждебные лица местных жителей. Если бы я мог заглянуть к ним в сердца, то привез бы во Францию весьма неожиданные вести. Мне еще больше захотелось набрать пополнение и под гром литавр повести за собой десяток отлично вооруженных эскадронов.

Рассуждая подобным образом, я ехал то рысцой, то шагом, как и полагается тому, у кого впереди долгий путь, а под седлом – слишком резвая лошадь. Я добрался до места, где лес начал редеть, и увидел на обочине огромную кучу валежника. Когда я поравнялся с ней, ветки затрещали, и среди них показалось красное лицо, какое бывает у человека в минуты крайней тревоги и нервного возбуждения. Я пригляделся и узнал того самого незнакомца, с которым беседовал в деревне час назад.

– Сюда! – шепнул он. – Ближе! Теперь спрыгните на землю и притворитесь, будто подтягиваете стремя. Если шпионы заметят нас, мне крышка.

– Крышка? – тихонько повторил я. – Кто вам угрожает?

– Тугендбунд. Ночные всадники Лютцова. Вы, французы, живете на пороховом складе, и спичка, что его подожжет, уже чиркнула.

– Ничего не понимаю, – сказал я, по-прежнему теребя ремни. – Что еще за Тугендбунд?

– Тайный союз. Цель его – поднять народ и выдворить французов из Германии так же, как вас прогнали из России.

– И «Т» – его символ?

– Это условный знак. Я бы объяснил все это еще в деревне, только боялся, что кто-нибудь увидит, как я с вами разговариваю. Я поскакал рощами вам наперерез и спрятался тут вместе с лошадью.

– Я очень вам благодарен. Тем более что вы – единственный немец, который сегодня обошелся со мной по-человечески.

– Я заработал все, чем владею, на службе французам, – ответил он. – Ваш император был ко мне очень добр. А теперь, умоляю, поезжайте дальше. Только берегитесь ночных всадников!

– Они бандиты?

– Цвет нации. Но, ради Бога, скачите прочь. Предупреждая вас, я рискую жизнью и добрым именем.

Если меня и раньше одолевали тяжелые мысли, представьте, что я почувствовал после странного разговора с незнакомцем, который прятался за кучей хвороста. Однако гораздо больше, чем слова, меня потряс его вид: лицо подергивалось, губы дрожали, он стрелял глазами по сторонам и таращил их испуганно, стоило где-нибудь веточке треснуть. От ужаса человек был сам не свой, и, кажется, не без причины. Вскоре после того, как я с ним простился, где-то позади раздались выстрел и крик. Может, это какой-нибудь охотник подзывал собак, однако с тех пор я ничего не слышал о господине, который меня предупредил.